ВЕСЕННЕЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ. ПОЛЕ, КАК СИМВОЛ. ПОДРОСТКОВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ. «СОБСТВЕННАЯ ЗЕМЛЯ». ВЕСЕННИЕ ЭТЮДЫ. «СОЛОВЬИНЫЙ ОСТРОВ».

ВЕСЕННЕЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ. ПОЛЕ, КАК СИМВОЛ.

ПОДРОСТКОВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ. «СОБСТВЕННАЯ ЗЕМЛЯ».

ВЕСЕННИЕ ЭТЮДЫ. «СОЛОВЬИНЫЙ ОСТРОВ».

Осень и зима – времена года, которые застают тебя врасплох. Другое дело весна. Эту красавицу ждёшь долго, но терпеливо, понимая, что она всё-таки придёт, раскроет тёплые, солнечные объятья и постепенно, каждодневно будет окутывать нас вязью молодой растительности, раскрашивая её в зеленоватые тона и оттенки. Любуясь сегодня этими животрепещущими красками, смотря, как по голубому небу, не спеша, проплывают, освещённые утренним солнцем, пушистые облака, понимаешь, - она пришла. Здравствуй, милая, здравствуй, ненаглядная, Лосиный остров приветствует тебя в лице служителей природы – лесников! Они давно ждали тебя, чтобы выйти в поле и прикоснуться к земле. Для них это не просто территория для выращивания овощей и трав. Весеннее поле – место духовное, символическое, - здесь среди высоких берёз, осин, сосен и раскидистых дубов, подступающих к полю, среди божественных звуков пения птиц в душе каждого, прикасающегося к земле, возникает чувство первозданности, возрождения. Именно здесь, находясь в этой атмосфере в это время года, человек по-настоящему ярко ощущает вкус жизни, чувствует сопричастность всему происходящему, именно в такие минуты он понимает своё единение с прошлым. Чтобы почувствовать и понять этих людей надо быть в это время там, среди них, и самому перевернуть лопатой первый пласт, набухающей от весенней влаги, земли. Стоя на краю этого поля и наблюдая за всем происходящим, я, человек почти никогда не прикасавшийся к земле, попал под воздействие этой атмосферы. Я умилялся открывшейся мне картине, вспоминая детские и подростковые годы, проведённые у родной тёти в деревне.

Каждое лето мы с мамой приезжали на станцию Фирсановка, проходили километра три и оказывались в деревне Лигачёво. Домик, куда мы попадали, был маленькой рубленой избушкой, состоящей из двух комнатёнок. В одной жила моя тётя Лукерья Ивановна, в другой батюшка Дмитрий Александрович, - богообразный старец, белый, как лунь, умеющий играть на многих музыкальных инструментах. Чистоплотность его меня поражала. Ручки своих маленьких кастрюлек он периодически оборачивал белой бумагой, меняя её почти ежедневно. Тётя моя, деловая, быстрая женщина небольшого роста, служила более тридцати лет в церкви. Её энергетике, несмотря на возраст, могли позавидовать и молодые. Вокруг дома был маленький огородик, где я впервые познакомился с землёй. Место, где мы жили, было прекрасное. Избушка стояла на середине склона, который плавно спускался и приводил к небольшой, но быстрой речке Горетовка, где было много рыбы и раков. Противоположный берег был крут, и где-то там под небесами, вольготно раскачивались огромные шапки сосен. Ну чем не Швейцария? Единственными нашими соседями была семья известного художника – живописца Константина Юона. Просматривая его картины, я окунаюсь в детство. Перейдя по мосту через речку и поднявшись по крутому склону, мы оказывались в посёлке Середниково. Он, на тот момент, состоял из трёх - четырёх рубленых домов, кладбища и старой, но прекрасно сохранившейся церкви. Именно в ней и служила Лукерья Ивановна. В деревне тётю считали самой богатой и поэтому её грабили, поджигали, и после второго раза избушка сгорела дотла. Благо, никто не пострадал, все в это время были в церкви. Кстати, крестили меня в семь лет именно в этой избе. При входе в церковь с обеих сторон находились притворы, - маленькие помещения, где нам пришлось жить после пожара. За лето был построен домик, стоящий на территории кладбища, куда мы и перешли из церкви. Появился маленький новый огород, с которым мне пришлось познакомиться вплотную. По вечерам я спускался с горки и попадал в деревню, где в сельском клубе, на сеансе 21-00 часто показывали трофейные фильмы. Возвращаясь в полной темноте, чтобы не обходить церковь, я шёл через кладбище, соорудив лазейку в ограде. Поначалу было немного страшновато, а потом привык. Вокруг посёлка стоял лес. Лишь идя по единственной дороге вдоль реки можно было попасть в санаторий «Мцыри», бывшую усадьбу семьи Столыпиных. Туда на протяжении четырёх лет, в летнее время на каникулы приезжал Михаил Лермонтов, где он испытал чувство первой любви. С тыльной стороны церкви рос огромный старый вяз, в дупло которого можно было забраться трём мальчишкам. Но друзей у меня не было, поэтому шёл я через лес и представлял, что идём мы с Мишей вдвоём, хотя я был на то время моложе возраста, в котором он приезжал сюда. Усадьба прекрасно сохранилась. Сохранилась и широкая лестница, спускающаяся к пруду, в котором мы с ним купались. Потом, бегая наперегонки через лес, оказывались у церкви и, забравшись высоко на вяз, любовались открывшейся панорамой и делились секретами.

Пока я вспоминал подростковые годы и мысленно прогуливался по Середникову, лесники на поле проделали большую работу, вспахивая и перелопачивая землю. Поле – это то место, где можно увидеть почти всю команду молодых, а также и старую гвардию лесничества. Не было здесь только одного нашего корифея Ивана Фёдоровича, нашего столяра. Молчаливый, малообщительный он, возможно, принципиально не имел огорода, чтобы меньше общаться с людьми. Посмотрев не работу лесников и поговорив с некоторыми из них, я хотел было уходить, как ко мне подошла одна из наших сотрудниц, пожилая женщина, убирающая дорожки. Она предложила мне свой надел на этом поле, потому что сама увольнялась. К этому я не был готов и стал отказываться, так как никаких помыслов в этом направлении у меня никогда не возникало. Но женщина оказалась твёрдой в своих намерениях и стала доказывать мне, почему я должен взять этот кусок земли, отмечая все его преимущества. Одно из них, на этом она делала акцент, было то, что надел находился напротив моей мастерской, буквально в нескольких шагах. Тем не менее, я отбивался, как мог, понимая, что времени на работу в поле у меня не будет, да и желания к этому внутри себя я не ощущал. Неожиданно я увидел супругу Маргариту, которая быстрым шагом приближалась к нам. Как потом выяснилось, у неё разболелась голова, и она решила прогуляться по лесу, а заодно и навестить меня. Мария Ивановна, увидев её, тут же перекинулась уговаривать жену, а через минуту они уже вместе с двух сторон атаковывали меня, доказывая, что далее жизнь невозможна без этого надела. Продержавшись ещё минуты три, я сдался, а через полчаса, переодевшись, мы уже трудились на своём участке. Он представлял собой длинную полосу земли в три с половиной метра шириной, упирающуюся в кромку леса. Несмотря на минусы, о которых я думал, были и плюсы. Общаясь с землёй, я чувствовал, что эта субстанция благостно влияет на мою природу, когда я брал её в руки, выбрасывая камни или просто пропалывая очередную грядку. Перекладывая её с руки на руку, я ощущал чуть влажную теплоту, которая мгновенно проникала внутрь меня, заряжая энергией. В моей душе рождалось новое чувство, впервые нахлынувшее на меня, сравнить которое можно только с чувством матери, впервые берущей на руки только что родившегося младенца. После этого открытия отношение моё к земле в корне изменилось, - я стал воспринимать её, как нечто живое. Само поле помогло мне чаще общаться с лесниками, после работы, вечерами или в выходные дни. Портрет человека, живущего среди природы, ежедневно работающего в её окружении и, практически, слившегося своей сутью с ней, стал вырисовываться для меня более ясно, более чётко. Поле внесло разнообразие в мою жизнь, хотя действительно стало отнимать много времени. Но самое приятное нас ожидало осенью, когда начался сбор урожая. Можно было выкопать морковку, помыть и тут же смачно погрызть, наслаждаясь её первозданным вкусом, радуясь и гордясь первым выращенным урожаем. Встал вопрос, где его хранить. Пришло время познакомиться с подполом в моей мастерской, навести там порядок, просушить, насколько это было возможно. На второй год часть картошки, посаженной в конце поля, уничтожили кабаны, а ещё через год весенние паводки затопили подпол. Но были и хорошие годы, в один из которых собрали пять вёдер моркови. Так постепенно я влился в крестьянскую лигу, общаясь с землёй, обрабатывая это прекрасное поле, воспитывающее, закаляющее, дающее почувствовать себя человеком, приобщающегося к природе.

Однажды вечером, в начале мая, я сидел на лавочке перед входом в мастерскую и делал натурные зарисовки. День был ветреный, прохладный, но к шести часам северное дуновение прекратилось, а густая масса тёмно-фиолетовых облаков стала медленно расползаться. В образовавшемся проёме показалась чистейшая лазурь, из которой вдруг выкатился яркий искрящийся шар, переливающийся от светло-жёлтых оттенков до тёмно-оранжевых. На контрастирующем с ним тёмном фоне клубящихся облаков казалось, что шар, вращаясь, постепенно увеличивается, и создавалось впечатление, что он вот-вот взорвётся, распавшись на мириады крохотных сверкающих солнц. Любуясь этой небесной картиной, я даже перестал делать наброски, на одном из которых были нарисованы нераспустившиеся тюльпаны. Каково же было моё удивление, когда я вновь посмотрел на клумбу, где островками, вместе с нарциссами, несли свои головки тюльпаны, почти все они распустились, залив пространство алым цветом, а некоторые продолжали распускаться на моих глазах. Восхищаясь этим мигом рождения цвета в природе, я вспомнил, что обычно эта клумба расцветала ко дню Победы 9 мая, а сегодня было уже 11 число. Цветение запоздало на два дня, так как было прохладно, да и солнце почти не появлялось. Сейчас же оно сияло во всю мощь, как бы показывая, на что оно способно. Потеплело, и даже захотелось снять куртку, что я и сделал. Клумба сияла своим великолепием, своей законченностью. Белые цветы нарциссов от соседства с алым цветом тюльпанов стали как бы ещё белее, нежнее. Впечатляющий образ весны постепенно обрастал разнообразием красок. Из садовых деревьев первой распустилась вишня, Листьев на ней пока ещё было мало, зато её маленькие белые цветочки до такой степени обсыпали всё деревце, что ветки его не просматривались, а был виден один, почти круглый, белый, благоухающий шар, который гудел от многочисленных пчёл и шмелей, собирающих нектар. Я в упоении сидел, наслаждаясь тишиной, вечерним дыханием весны, совсем забыв про зарисовки, как вдруг из «Птичьего сада», его второй половины, где растут дикоросы, послышались тихие, несмелые звуки пощёлкивания. Боже, подумал я, неужели это он? Дело в том, что весной прошлого года там поселился соловей, и я периодически приходил к тому месту, заслышав его песнь. Значит, ему понравился этот кусочек сада, и он опять решил обосноваться здесь. Это маленькое, невзрачное создание своим пением всегда весомо дополняло весеннюю атмосферу леса. Когда я медленно, крадучись приближался к нему, он всегда переставал петь и смотрел на меня одним не моргающим глазом. Сколько я ни таился от него, ни прятался, он всё равно замечал меня и начинал петь лишь после того, как я достаточно далеко уходил. Сейчас, после первых пробных звуков, он замолчал, проверяя, нет ли кого рядом. Наступила тишина. И вот зазвучали первые короткие щелчки, переходящие в тихий свист, а чуть позже в воздухе уже разливалась его мягкая, нежная трель, которая, постепенно усиливаясь, начинала рассыпаться по всему лесничеству, превращаясь в единую песнь, которая взбудоражила мою душу. Божественно! Эти чудесные звуки постоянно ласкают слух гуляющих в парке. Реставрируя скульптуры, мне приходится много ходить по территории лесничества и вокруг него. Так вот только на этом пространстве я насчитал пять точек пребывания этих певцов от Бога. Я уверен, что если бы нашему лесопарку дали новое название, то было бы закономерно и логично считать его Соловьиным островом.

Пой, греми, полей глашатай!

Песнью чудной и богатой

Ты счастливому звучишь

Так роскошно, бурно, страстно,

А с печальным так согласно,

Гармонически грустишь.

Пой, звучи, дитя свободы!

Мне понятна песнь твоя;

Кликам матери – природы

Грудь откликнулась моя.

В. Бенедиктов